Say Hello to Mature Boredom

Все — уже в который раз? — проходило стандартно, и т. н. continuous dream (вероятно, для школьников) являла собой монументальный образец банальности: как будто шикарная дама с ногами невероятной длины вплывала в обитель, обмывалась полусладким вином и, точно по сценарию, но за большое бесплатно одаривала ласками с головы до члена.

Он откровенно скучал и не мог догнать, что происходит. КСВ? Ну нет, какой может быть КСВ, если настроение спокойнее морского штиля, самочувствие отменное, на ум не приходит никаких сожалений об упущенных возможностях, а фигура (и, что немаловажно, морда) еще лет десять не выдаст тридцатисемилетнего. Готовность, к тому же, просто пионерская: «днем, как дуб, и ночью, как кол», или наоборот.

Но все же он откровенно скучал и не мог догнать, что происходит. Эта странная скука («probably one of the most common forms of dry rot») присутствовала почти во всем, и было непонятно, почему она нашла сейчас, когда все доступно, легко, и, вроде бы, кажется стабильным. Почему теперь, когда вокруг много телок, совсем не тянет образовать гарем, а половой акт все чаще и чаще оборачивается нудным испытанием для всего организма?

Сидеть дома — невыносимо, мчать куда-либо — бессмысленно («нет, такое не по зубам Парижу»). Тридцатисемилетнему мальчику (только на тридцать седьмом году жизни) конкретно подзаебало проживать одни и те же эмоции и расторопно вникать в ритуалы, полные ханжества:

— До чего у вас редкий профиль!

— Неужели вы там еще не бывали?

— Как мне нравятся неиспорченные дизайном визитки.

— Я был уверен, что вы непременно оцените.

— Какой аромат!

— Лучше с лимоном.

— Ой, вы меня смущаете!

— Я тоже пишу иногда.

— Не гневите Бога!

— Божественная фигура.

— И березовый сок непременно будет.

«Ну смотри», — говорит, — «все накатано и отработано до мелочей, как в военно-полевом трибунале: вырваться нельзя, возражению не подлежит, и на перевал времени нет».

Активность в вопросах спасения демографии на Руси — залог долголетия и единственный стоящий повод менять носки. Тут деваться некуда. Надо. Делай лицо мужественно-загадочным и отправляйся «на плац» — три минуты удовольствия тебе обеспечены.

Вчера удалось разойтись у ресторана. Как обычно, он идет по направлению к дому через парк, скука медленно плетется сзади. По следу обоих пристроился подозрительный обмудок, который поспешно догоняет в темной аллее:

— Скажите, вы в Бога верите?

Пять секунд тишины.

— Скажите, а вам приходилось убивать людей?

Обмудок вздернулся. Отпрянул. Нервно замотал головой.

— А жаль.

Парень стремительно растворился в воздухе. В памяти тридцатисемилетнего всплыли те восемнадцать, когда в поисках нирваны он учился стоять на голове. Бывалые одобрительно ухмылялись и говорили:

— Ничего, пройдет время — и на ногах научишься стоять крепко.

Блять, уже давно на ногах, но желание движения куда-то растворилось, исчезло, скрылось, как и тот парень в темной аллее. Казалось бы, вырос и по плечу вообще все: и город отстроить, и гараж сломать; только скука, похоже, заключив сделку с ленью, не желает приспустить поводок дальше, чем стоит барная стойка. Ну, c’est la vie — без города, без гаража.

Победа это или поражение — понять не представляется возможным. «Книги», — говорит, — «читал, да, но раньше. Сейчас не читаю. Пришло понимание, что на большинстве художественных страниц развито, пускай, и красиво, не более тройки элементарных мыслей, которые способен продуцировать любой старый дворник: «Все люди — воры. Все мужчины — свиньи. Все Наташи — проститутки». Забавно, чего уж там.

На днях он встретил бывшего одноклассника. Того, как водится, «совсем не узнать». Пожали руки, похлопались по плечу, прошлись, выпили. Бедный несколько часов кряду трепал о том, кто за кем стоит, а у кого и вовсе не встает. В глазах — знакомая скука. Еще три рюмки, и бедный честно раскололся, что политика донимает его куда меньше, чем проблемы с эрекцией. Через пару недель предложил смотаться на рыбалку в Грецию. Можно было бы утопиться прямо там, в Греции, но, к сожалению, прямо там, в Греции, слишком хорошо пошло полусладкое вино.

«Мы», — говорит, — «не умеем вовремя уходить; слишком привычны к жизни и даже жадничаем по поводу и без». Вот, кстати, кто не дает выставлять из дома надоевших? Допустим, привычка двух включенных ноутбуков и наблюдение за их дурным нравом. Тлетворное влияние, ага, кого-то на кого-то.

Здорово, что возраст бредет под руку с ленью — это дает возможность мирозданию крепко стоять на ногах и не разрушаться (то есть это, конечно, такая удобная отмазка: мол, если бы life experience совокупился с азартом молодости, не выжили бы даже примитивные инфузории), и, вроде как, взрослая апатия делается вполне закономерной и полезной для окружающих. Не знаю, как вы, но я вижу здесь обыкновенную, некоторых поебавшую палку.

Впрочем, тридцатисемилетним глазам теперь доступно бесконечное небо Аустерлиц, а тридцатисемилетней спине — гладкие камушки мальтийского побережья. Тридцатисемилетние черноволосые ноги полны скуки, но «ее присутствие наполняет сердце гуманизмом, а переживания — нежностью». Тонкие, ебать их раком, циники распивают бренди у побережья Porto-Ferajo — да, именно здесь со своей подругой не так давно обитал товарищ Бонапарт.